Как над пустыней взошло белое солнце

В 1968 году на “Мосфильме” ходил по рукам сценарий “Пустыня”, написанный для Андрея Кончаловского. Начиная с Андрея Сергеевича, все режиссеры отказывались от сценария один за другим. А в это время Владимиру Мотылю, снявшему опальную картину “Женя, Женечка и “катюша”, по заключению Госкино СССР грозил бессрочный запрет на профессию. Вот тогда и встретились бесхозный горе-сценарий и запрещенный режиссер.

— От американцев я слышал рассказ о том, как из крепости бежал приговоренный к пожизненному заключению, — рассказывает “МК” режиссер “Белого солнца пустыни” Владимир Мотыль. — Он перепрыгнул широчайший ров с водой. Сделать гигантский прыжок, перекрывший олимпийские рекорды, заставил его страх перед казнью. Мне же было уготовано пожизненное отлучение от кино. И после “Жени, Женечки и “катюши” я бросился в работу очертя голову, едва подвернулся единственный шанс спасения.

“Вопросы есть? Вопросов нет”

— Наш великий кинорежиссер Григорий Чухрай в ту пору возглавлял Экспериментальное творческое объединение, которое не подчинялось Госкино СССР, а было на хозрасчете и самоокупаемости под патронажем Совета министров. И вдруг Григорий Наумович предложил мне прочесть сценарий “Пустыня”, — продолжает Владимир Мотыль. — Красноармеец возвращается с Гражданской войны, ведет гарем бая, сбежавшего от Советской власти, потом убивает этого бая и идет дальше, верный идеям Октября. Там не было писем любви Сухова к его Катерине Матвеевне. И Верещагин был эпизодическим персонажем, чудаком-балагуром, которого убивали где-то в середине истории.

Я предупредил Чухрая о моей опале у Госкино за “Женю, Женечку…”. И он мне сказал: “Мне твоя картина нравится. Бери сценарий, переписывай. А я тебя прикрою от его авторов”. Слово свое Чухрай сдержал: на две трети сюжет был мною заново переписан и во многом сымпровизирован на съемках. Диалоги я набрасывал по пути на объекты или ночью. Можно сказать, в хроническом стрессе.

“Восток — дело тонкое”

— Казалось, что все было против меня и съемочной группы. Госпожа чужбина и правда не любила. Даже пустыня той весной, как назло, зацвела. Приезжает съемочная группа в Каракумы, а там все зелено. Бросились за помощью к геологам. На их вертолете я облетел сотню километров, пока не обнаружил, что на побережье Туркменского канала нет зелени. А местное командование выделило полк для прополки пустыни.

К тому же в тот год снималась государственная эпопея “Освобождение”. Вся лучшая кинотехника была брошена на этот фильм. У нашей группы не было даже операторского крана и хорошей пленки. Но оператор Эдуард Розовский оказался не только мастером своего дела, но и человеком смекалистым. Чтобы достать для картины лучшую пленку, Розовский впрягал свою бригаду в рыбную ловлю. Наловив дефицитной рыбы в Каспии, ехали в Москву и выкупали пленку за рыбу. А операторский кран помощники Розовского вытесали из бревен. На веревках подвесили операторскую люльку. С помощью этой самодельной “техники” Розовский и снимал. В частности, кадр, где Сухов выходит к морю, перед тем как бандиты на него нападают. Самоотверженно работал и художник Валерий Кострин. Все в фильме рукотворно: и дом Верещагина, и нефтяные баки, не говоря уже об интерьерах.

“Сейчас поглядим, какой это Сухов!”

На роль красноармейца Федора Сухова пробовались несколько актеров. В финал вышли двое — Анатолий Кузнецов и Георгий Юматов.

— С Толей мы дружили, я хорошо знал его как обаятельного, талантливого актера, отличного рассказчика. Под гитару пел — заслушаешься! — вспоминает Владимир Яковлевич. — Но худсовет студии Чухрая утвердил более маститого Георгия Юматова. Если бы снимался он, фильм был бы другим: герой оказался бы ближе к традиции американского вестерна. А дальше — мистика! В первый же съемочный день в Питере, отправляясь в экспедицию в Лугу, мы заехали в гостиницу за Юматовым. Ассистент и администратор вернулись бледные, говорят: “У него нет лица”.

Оказалось, Юматов — человек горячий — накануне ввязался в драку. Его избили, на лице кровоподтеки, синяки. Я немедленно телеграфировал Кузнецову: “Толя, прости. Приезжай начать съемки в роли Сухова. Твой Мотыль”.

Редчайшее качество для актера — не ставить амбиции во главу угла! Толя приехал назавтра же и без лишних слов включился в работу. Благодаря его органике, манере игры фильм приблизился к фольклорному началу. Я сразу определил: Сухов в исполнении Кузнецова — это солдат из русской сказки. А придуманные мною письма бойца Сухова к ненаглядной Катерине Матвеевне написал по моей просьбе мой друг Марк Захаров. Он в ту пору был не только театральным постановщиком, а еще и автором прекрасных юмористических рассказов.

“Значит, моя песенка до конца не спета”

— Никого, кроме Павла Борисовича Луспекаева, в роли таможенника Верещагина я видеть не захотел. Но актер недавно перенес ампутацию обеих стоп. Как предлагать столь физически трудоемкую роль человеку, который едва передвигается, ступая лишь на пятки?!

Луспекаев вывесил на двери своей квартиры табличку: “Прошу визитами не беспокоить”. Однако, когда я позвонил ему по телефону, он сказал: “Я прочел сценарий”. Оказывается, мой энергичный ассистент Конюшев добился, чтобы жена Луспекаева приоткрыла дверь, и он в щелку просунул сценарий. И вот я стучусь в квартиру Луспекаева. Его голос: “Открыто, входите!” Во время нашего разговора он расхаживал по комнате: демонстрировал, как хорошо держится, хотя, конечно, это доставляло ему немалые страдания. Я говорю: “Садитесь, иначе я не смогу сесть”. Он, сразу перейдя на “ты”: “Да брось, видишь, как я хожу! Если подойду на роль, сапоги сконструируем специальные”. Я понял, что Верещагин у меня есть!

Но с Павлом Луспекаевым пришлось пережить и жуткие минуты. Он любил море и далеко заплывал. Как-то на баркасе, в перерыве между съемками, мы спохватились: “Где Паша?!” Бросились к бортам, а его не видно! Это было для меня самым страшным переживанием. Павел потом рассказывал: “Я и сам перетрусил. Плыву, потом ложусь, отдыхаю, а берег еще далеко…”. Мы заметили его за полкилометра от берега…

Не припомню, чтобы хоть когда-то из-за своих покалеченных ног он вносил коррективы в мизансцены съемок. Драку на баркасе снимали в шторм, баркас качался. А Луспекаев передвигался и дрался, стоя лишь на пятках. Выходя из кадра, цепляясь за поручни и веревки, которые специально для этого мы протянули, он иногда обессиленный опускался на палубу. Помните последние кадры перед взрывом, когда на глазах у него выступили слезы? Это были неожиданные слезы — я не ставил ему такой задачи. То было его, Луспекаева, прощание с кинематографом. Может быть, и с жизнью.

“Я рассчитывал на тебя, Саид”

Недаром друг бойца Сухова всегда в нужный момент появлялся словно из воздуха. “Ты как здесь оказался?” — “Стреляли…” Примерно так же было с актером Спартаком Мишулиным, которому режиссер, не пробуя больше никого, предложил сыграть Саида.

— Моя театральная судьба еще до кино забросила меня в Омск поставить спектакль “Клоп”, и, представьте, три роли в нем сыграл Спартак Мишулин, — говорит Владимир Мотыль. — Фантастическое перевоплощение! И какая пластика! Мы оставались друзьями и в Москве. А на съемках “Белого солнца” Спартак попал в ситуацию, когда серьезное увечье казалось неминуемым. Он предложил в кадре, где Саид стреляет из-под коня, сняться самому без каскадера. Мы приготовили страховку. Но конь после выстрела рванул в непредусмотренную сторону. Если бы Спартак не был таким физически натренированным, он мог погибнуть. Но он сделал поистине цирковой кульбит и вскочил на ноги. Я же в тот момент растерялся, как никогда на съемках.

“У тебя ласковые жены, мне хорошо с ними”

Женщин из гарема коварного Абдуллы, за исключением одной настоящей актрисы, сыграли непрофессиональные исполнительницы.

— Красавиц мы искали повсюду, — рассказал режиссер. — Одну — Велту Деглав — нашли в Латвии. А еще одна, по имени Зина, работала в Питере в гостинице “Астория”. Ее пришлось долго уламывать, она говорила: “Я за ночь зарабатываю больше, чем вы в месяц заплатите мне”. Зине скоро мы надоели, и она уехала обратно. Вернуться согласилась только после моего звонка, сказав: “Ладно, хоть отдохну у вас от работы”. Другие “жены Абдуллы” тоже иногда отлучались со съемок по своим делам. Тогда приходилось одевать в паранджу молодых солдат и учить их ходить мелкими женскими шажками. Им это трудно давалось, особенно в кирзовых сапогах.

“Я мзду не беру. Мне за державу обидно”

В картину, политую потом и даже настоящей кровью редактура Госкино требовала внести 29 поправок! Согласись режиссер — и эти проклятые поправки убили бы фильм. Известный своим “скверным”, по сути — бескомпромиссным характером, Мотыль отказался. И “Белое солнце пустыни” легло на полку. Живой, захватывающий, талантливый фильм, необходимый зрителям, как глоток воздуха в удушающей атмосфере брежневского застоя, мог пропасть надолго...

— Фильм лежал в спецхране Госкино рядом с зарубежными картинами, — вспоминает Мотыль. — А тут куда-то подевался западный боевик, который должны были везти Брежневу на дачу. Дежурный по хранилищу решил: “Нам всем нагорит, если ничего не пришлем. Сторожа и уборщицы смотрели “Белое солнце пустыни”, им понравилось”. Спасибо сторожам и уборщицам! Их симпатии к моей картине привели к тому, что Брежнев увидел ее на даче вместе с родными и гостями. Наутро он позвонил министру кинематографии Романову: “Молодец, хорошие фильмы делаешь”. Романов тут же подписал выпуск “Белого солнца пустыни” на экраны. Однако лента встретила глухую оппозицию моих коллег. На протяжении десятилетий Союз кинематографистов не подпускал мой фильм ни к одному из кинофестивалей, как отечественных, так и зарубежных. Исключение составило приглашение картины из Югославии на фестиваль “Лучшие фильмы мира”, где само участие было наградой. И где я впервые оказался в окружении знаменитейших западных коллег.

В эти времена меня основательно поддерживала традиция космонавтов смотреть “Белое солнце пустыни” перед каждым стартом, а затем и брать его с собой в каждый полет. На моем творческом вечере космонавт Алексей Леонов сказал: “Мы подняли “Белое солнце пустыни” на недосягаемую высоту”.

“Таможня дает “добро”

Через три десятилетия после выхода картины помощник Ельцина Валентин Юмашев доложил президенту, что у “Белого солнца пустыни” нет Государственной премии. Ельцин тут же подписал указ о присуждении Госпремии РФ. Так что у “Белого солнца пустыни” были поклонники и в высших эшелонах власти.

Любили ли картину те, кого она воспела в незабвенном образе Верещагина?

— Таможенники России и Украины устраивали мне исключительно теплые, прямо-таки сердечные приемы, — отвечает Владимир Мотыль. — Это было еще при Ванине, который был тогда председателем Таможенного комитета. Он подарил мне швейцарские золотые часы с гравировкой “От Председателя ГТК России”. Ванин сказал: “С этими часами вы без лишней волокиты будете проходить через таможню”. С тех пор я, проходя таможню, говорю: “Скрывать мне нечего, смотрите. Но прочитайте надпись на моих часах”. А в ответ слышу: “Мотыль?! Пожалуйста, проходите!”. В Киеве на приеме в Таможенном комитете я увидел огромный, во всю стену, портрет Верещагина…

“Крупный план”

Виктория Горелова, «Московский комсомолец», 14 марта 2008.