"«Женя, Женечка и "катюша"» был первым запретом на профессию для режиссера Мотыля"

Недавно в коллекционной серии «Народный артист», посвященной отечественным актерам, вышел сборник отреставрированных фильмов с участием Олега Даля. В число избранных картин вошла и любимая  многими комедия «Женя, Женечка и “катюша”» 1967 года. Ее выход в составе сборника оказался прекрасным поводом для встречи с режиссером и соавтором сценария этого прославленного фильма – Владимиром Мотылем. Интервью с создателем «Белого солнца пустыни» и «Звезды пленительного счастья» было опубликовано с сокращениями в журнале «Total DVD». Его полная версия - на диске «Женя, Женечка и “катюша”».

– Владимир Яковлевич, какая самая сложная, но одновременно интересная задача стояла перед вами при работе над фильмом?

– Самое главное было – отыскать исполнителей главных ролей на роли Жени, Женечки и Захара Косых. На роль Женечки мне пришлось разыскивать актрису Галину Фигловскую. Кажется, она закончила Щукинское училище, но по актерской специальности не работала. У нее было второе инженерное образование, и она трудилась в закрытом секретном учреждении. Установить ее фамилию оказалось непростым делом, но мне все-таки помогли ее бывшие друзья. Она страшно удивилась, так как считала, что ее актерская карьера не состоялась. Так я нашел Женечку. На роль Захара Косых молодой начинающий актер Михаил Кокшенов подошел сразу же, после первой пробы, он очень точно «попал». А с главным героем мне помогло то, что к работе над одним из своих предыдущих, запрещенных властью фильмов я предполагал привлечь, в числе нескольких кандидатов, Олега Даля. Несмотря на малое внешнее сходство с персонажем, внутренне он очень подходил, он мне понравился по ролям в театре «Современник».
И вот во время отбора актеров для фильма «Женя, Женечка и "катюша"» у нас состоялась встреча с Далем. Он сразу поразил меня тем, что в те аскетичные по модам времена он был одет в ярко-малиновый вельветовый пиджак! И держался он очень независимо. Вообще, Даль редко отвечал на вопросы, глядя в глаза, в основном смотрел куда-то в сторону. В ответ на мое предложение сниматься в моем фильме он сказал очень независимо: «Пожалуй, можно…»  И это несмотря на то, что он уже тогда был не избалован ролями. Это главное качество, которое я в нем увидел, которое мне импонировало – его абсолютная независимость. В первой беседе мы обсудили какие-то общие вопросы, он с чем-то не соглашался, а затем я уже дал ему сценарий и пригласил его на пробу в Ленинград.

– И как же началась Ваша работа с этим талантливым актером?

– Первая проба была полный провал. Видимо, он был не в форме, возможно, перед этим «погулял» в Москве, сейчас уже трудно сказать. Уже тогда ходили слухи, что Даль – из запойных, но это ложь, я могу смело это утверждать. Ведь сняться в роли Жени Колышкина в состоянии запоя, где он присутствовал в кадре почти постоянно, от сцены к сцене, было невозможно. А в «МК» однажды, когда напечатали мое интервью, был портрет Олега в роли Колышкина и подпись: «Артист Олег Даль снялся в главной роли в фильме «Женя, Женечка и "катюша"», не выходя из запоя», вот такой кошмар. Итак, я снова приглашаю Олега на пробы. Какое-то время они откладывались по техническим причинам, Даль был уже несколько дней в Ленинграде, где встретил своих закадычных дружков, и пробы снова были сорваны. И тут я уже подумал: «А не рискую ли я?» Но он так мне понравился во время первого разговора! Интуитивно меня к нему притягивало – так тонко, так самостоятельно мыслить, смотреть на вещи в отличие от критики и устоявшегося мнения о том или ином актере, режиссере, явлении… Мне его независимость была очень нужна для этой роли, ведь главное качество Жени Колышкина – это его неадекватность окружающему. Он живет в своем фантастическом, выдуманном, иллюзорном мире… Он совершенно не ощущает, что он на реальной войне, и от этого происходят все его приключения. Даль был точный, снайперский выбор на эту роль. Тем временем Объединение на меня насело: «Даля мы не утвердим». И тогда я решил назначить втайне еще одну пробу, как будто для какого-то другого фильма. Я позвонил Далю и сказал: «Олег, дорогой, я очень хочу тебя снимать. Я хочу, чтобы ты за несколько дней подготовился к этой пробе, чтобы ты приехал ко мне в состоянии, подходящем для творчества». Он выполнил мою просьбу и провел просто блистательную пробу – все, что мне было нужно, все я увидел на экране. И я утер нос Объединению: «Ну, вот видите! Всегда нужно дать слово адвокату!» Они согласились, но сказали, что я беру на себя большую ответственность за производство.
Тем не менее, один инцидент, связанный с алкоголем, на съемках все-таки произошел, и Олег Даль попал в милицию на пятнадцать суток. Я договорился с начальником отделения, и актера под конвоем доставляли утром на съемочную площадку, а вечером снова забирали на «отсидку». И как раз тот самый диалог, о котором я уже напоминал, когда Женя Колышкин разговаривает с Женечкой, сидя на гауптвахте, снимался именно в это время! Поскольку Олег не мог никуда отлучиться, встретиться с кем-то, кто мог его спровоцировать, он был такой нежно-внимательный, какой-то детски трогательный, расположенный к актерам, режиссеру, такой же наивный и непосредственный, как его персонаж.

– Каким остался в Вашей памяти Олег Даль, так рано ушедший из жизни?

– Когда я думаю об Олеге, я не могу не вспомнить, что во время своего визита на Кавказ я был в домике Лермонтова. У Даля Лермонтов был едва ли не самым любимым поэтом:

К добру и злу постыдно равнодушны
В начале поприща мы вянем без борьбы
Перед опасностью позорно-малодушны
И перед властию – презренные рабы…

Олег ощущал предательство своих друзей по цеху, актеров, их отступление от принципов, которые были заложены в «оттепель». Тогда, еще до прихода Брежнева, уже чувствовалось, что что-то надвигается. Он был максималистом в своих убеждениях, он отвергал компромиссы, какое-либо угодничество. И этот максимализм привел его к трагедии. Так вот, когда я был в Тарханах, имении бабушки Лермонтова, заведующая клубом рассказала мне, как туда приезжал Олег Даль. Дело в том, что склеп поэта в то время открывали только для самых высоких гостей – членов Политбюро, секретарей ЦК партии, и так далее. Исключение было сделано для Ираклия Андроникова, но это же тогда была величина всесоюзного масштаба. А Даль был из нетитулованных гостей единственный, кому открыли склеп Лермонтова, и он там провел около двадцати минут. Олег – личность трагическая, состоявшая в противоречии со временем. И это противоречие сработало на противоречивое поведение моего персонажа Жени Колышкина на войне, отсюда трагикомичность и всего фильма.

– Наверное, этот фильм – даже не трагедия и не комедия, а фильм о любви, и этим он еще ценен?

– В данном случае я говорил о характере моего главного героя, хотя и любовь на войне – тоже, казалось бы, совершенно неуместна. Поэтому любовь и сцементировала весь сюжет. Почему я так долго искал актрису на роль Женечки? Потому что это должна была быть обаятельная, привлекательная женщина, но немного «грубоватой» внешности. Галину Фигловскую я впервые увидел на фотографии, и мне сразу понравились ее чувственные губы – страстные губы и для платонической, и для физической любви. Она не красотка, но точность ее портрета заставила меня искать ее, и, наконец, найти.

– Какова была дальнейшая судьба фильма после того, как он был снят?

– Это особая глава нашего рассказа, потому что фильм «Женя, Женечка и "катюша"» был первым запретом на профессию для режиссера Мотыля. Эта картина была признана вредной, вся критика ее освистала. Пресса была полна очень резких и оскорбительных выступлений. Фильм все же шел «третьим экраном», по клубам и окраинным кинотеатрам, и имел очень широкий успех. Зрители поняли, что если власть так ругает фильм, то, значит, там что-то есть. Тем не менее, картина была фактически под запретом, и под запретом был я как режиссер. За мои сорок лет режиссуры я ставил один фильм за четыре-пять лет, потому что четыре-пять моих тем, –  иногда я доводил их до расширенной сценарной заявки, иногда до сценария, –  как правило, закрывались. Например, я написал заявку, которая называлась «Комета, судьба моя» об Иване Анненкове, и ее тоже «зарубили», но потом эта тема отозвалась в моем фильме «Звезда пленительного счастья». В это тяжелое время, когда мне больше не светило работать в кино, мне было очень трудно, в особенности потому, что к кино я «прикипел» еще с детского возраста. Я рос в ссылке, и единственным выходом в мир культуры для меня был экран «передвижки», который достигал североуральских широт, где после гибели в Соловках арестованного отца я жил со ссыльной матерью. С детских лет кино для меня было всем, я не представлял себя без кинематографа, и другой профессии, кроме кинорежиссера. И когда «зажали» фильм «Женя, Женечка и "катюша"», это для меня был очень сильный удар, я понимал, что эту ленту власти мне не простят и не дадут больше работать в кино. Уезжая на Юг отдохнуть, я в отчаянии даю телеграмму министру Алексею Косыгину. Он был в правительстве прагматиком, очень ратовал за хозрасчет. Я дал ему телеграмму на триста слов, и там была такая фраза: «Даже преступнику объясняют, за что его судят. Меня запретили без всяких объяснений. Фильм «Женя, Женечка и "катюша"» пользуется успехом у зрителей, об этом вам нетрудно узнать», и так далее, подпись – «Мотыль». И я уехал на Юг, но буквально через день после моего приезда туда получил правительственную телеграмму из Совета министров от секретаря Косыгина: «Алексей Николаевич рассмотрел вашу просьбу, фильм «Женя, Женечка и "катюша"» допущен к экрану и препятствий с выходом этой картины к зрителю нет». И после этой телеграммы мне рассказали, что Косыгин пришел на просмотр фильма, и якобы на середине он поднялся и сказал: «Ну, вообще чепуха какая-то, но зритель смотреть это будет, так что пускай этот фильм зарабатывает деньги…» В итоге аудитория картины составила более двадцати миллионов кинозрителей.

– Каким образом, благодаря ли сценарию, написанному Булатом Окуджавой, или игре Олега Даля, удалось так точно попасть в образ главного героя?

– Этот вопрос очень простой. Я не могу снимать никакого героя ни в одной своей картине, если я не переношу самого себя на моего героя или даже героиню. Теория перенесения в искусстве не мной придумана, ее пропагандировал искусствовед и психолог Марк Марков, с которым я хорошо знаком. Когда художник переносит пережитые им чувства на своего героя, тогда он достигает искренности и слияния с ним. Поэтому Женя Колышкин в чем-то повторял то, что я пережил в военном лагере. После войны нас, мальчишек, собрали в военный лагерь для подготовки к будущей войне с Японией. И консультанты там были прошедшие фронт, самые разные люди. Были те, которые нам сочувствовал, и были держиморды – я помню разожравшуюся морду начальника лагеря. А нас-то держали впроголодь, и когда я вернулся, мама чуть не упала в обморок – вошел отощавший полускелет. И вот всякие передряги, пережитые мной в этом лагере, мне очень пригодились на съемках фильма «Женя, Женечка и "катюша"». Таким образом, я перенес свои переживания на своего героя. Ну, и не стоит забывать, что Булат, хотя воевал и недолго, но все же был на фронте, куда он пошел добровольцем. Конечно, какие-то фразы и выражения он привнес в сценарий из фронтовой жизни, еще какие-то детали я взял из его книги «Будь здоров, школяр», так что мы вдвоем вложили себя в этого персонажа. Когда картина была закончена, Окуджава приехал в Ленинград посмотреть фильм. Кончилась картина, я вижу – он какой-то сумрачный. Я спрашиваю: «Что, не понравилось?» Он отвечает: «Знаешь, Володя, когда мы писали этот сценарий, я представлял себя Колышкиным, даже несмотря на то, что основных персонажей придумал ты. А сейчас я посмотрел картину, а там же на экране – ты!» Я говорю: «Ну, Булат, извини, ты же понимаешь, что мне было бы сложно копировать тебя, мне гораздо проще было бы думать, что главный герой – это я».

– Скажите, Вы слышали имя писателя Эфраима Севелы?

– Да, я даже был знаком с ним.

– У него есть книга, которая называется «Моня Цацкес, знаменосец», она вышла позже вашего фильма, и там есть эпизод, в котором красноармеец, главный герой книги, по ошибке попадает с посылкой к немцам в окопы, то есть эта сцена фактически скопирована из вашего фильма! Вы слышали об этом?

– Мне это неизвестно. Я не читал его книг, я только знаю, что он эмигрировал. Я думаю, что в условиях свободы он мог бы куда лучше состояться здесь, в России.

– Последний вопрос – непростой. Вы сказали, что вы категорически не хотели становиться частью советской системы кино. Но вы же отдавали себе отчет в том, что, не вливаясь в систему, вы не сможете заниматься творчеством вообще?

– Я отдавал себе отчет в том, что, вливаясь в эту систему, я ничего путного сделать не смогу. Я очень рефлекторен, на меня сильно действуют любые окрики, и испортить мне настроение ничего не стоит. Я завидовал таким независимым режиссерам, как Андрей Тарковский и Сергей Параджанов, которые работали в штате, но это были люди очень крепкие духом. А я, пережив потерю отца и ссылку матери, очень подвержен настроениям, и поэтому жить в постоянном подчинении, зависимости от кого бы то ни было я просто не смог бы. Мне повезло, что Третье объединение «Ленфильма» оказалось столь либеральным, это были очень интеллигентные люди, которые относились ко мне с большим уважением. Моя работа сильно сказывалась на моей семье, так как я должен был все время колесить по стране, работать в периферийных театрах, зарабатывая деньги в паузах между фильмами… Это было очень тяжело. Мне трудно даже подобрать слова, насколько моя мама терпимо относилась к этому. Она сочувствовала, соучаствовала во всех моих переживаниях по поводу простоев, и никогда ни словом не упрекнула, хотя имела на это право. Те люди, которые работали внутри системы, эти великие имена, они были сильные, они начинали со ВГИКа. А я пришел окольным путем – во ВГИК меня не приняли по моей вине: я был влюблен, ко мне приехала моя девушка, и я прогулял последний тур. Спохватился, но было поздно. Я так расстроился, что уехал к маме в Свердловск и поступил в театральный институт. Но я не жалею об этом, так как я прошел актерскую школу и могу разговаривать с актерами на их языке.

Максим Депутатов