«Золотая нимфа» Аделя Аль-Хадада

В сентябре «Крупный план» выпускает фильм молодого режиссера Аделя Аль-Хадада «Апокриф: музыка для Петра и Павла». В июле картина завоевала главный приз на 46-ом фестивале телевизионных фильмов в Монако. «Золотая нимфа» – это «Оскар» телевизионного кино в Европе. За всю историю фестиваля «Нимфа» доставалась представителям России лишь дважды: ее получал Андрей Кончаловский за лучшую постановку (американский фильм «Лев зимой») и Евгений Миронов за роль князя Мышкина в телефильме Владимира Бортко «Идиот». Полнометражный вариант «Апокрифа» участвовал в нескольких отечественных и зарубежных конкурсах и, помимо «Нимфы», успел завоевать многие другие награды. О человеке, поставившем фильм, сценарий которого основан на реальных фактах биографии  великого русского композитора П. И. Чайковского, СМИ и Интернет  скупо сообщают, что он москвич иракского происхождения, и «Апокриф» – его дебютная режиссерская работа в кинематографе. За подробностями мы обратились к самому Аль-Хададу:

– Кем Вы себя все-таки чувствуете, учитывая, что Ваш отец родом из Ирака?
 
– Думаю, достаточно посмотреть «Апокриф», чтобы ответить на этот вопрос. Так получилось, что мои родители учились вместе на одном курсе в МЭИ. Поженились, родился я. Какое-то время мы жили в Багдаде, но затем, когда обстановка в стране начала ухудшаться, переехали в Москву. Здесь отец защитил докторскую и работал в Международном агентстве по атомной энергетике. Я учился в математической школе и планировал заняться физикой. Но нам дали понять, что поступление ни на один технический факультет мне не светит. Чтобы получить высшее образование, необходимо было выходить в нейтральную область. Так был выбран театральный вуз.
 
– Им оказался ГИТИС?
 
– Да, я поступил в ГИТИС. И поступал я на самом деле во все театральные вузы, кроме ВГИКа. Изначально хотел на режиссуру, но мне было только шестнадцать лет. В таком возрасте на режиссерский не зачисляют. Тогда у меня было два любимых театра: театр Маяковского, в котором я пересмотрел практически все спектакли, и Ленком. И было два любимых режиссера: Гончаров и Захаров. Спектакль «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» я видел больше тридцати раз, а «Легенду о Тиле» с Караченцовым в главной роли – больше двадцати пяти раз. Ленком был для меня, конечно, мечтой. Из всех театральных вузов, куда я прошел по конкурсу, имело смысл идти только туда, где был режиссерский факультет. А в ГИТИСе как раз набирали совместный актерско-режиссерский курс Марк Анатольевич Захаров и Андрей Александрович Гончаров. Конечно, выбор был сделан в пользу ГИТИСа.
 
– Вас начали приглашать на съемки уже во время учебы, практически на первом курсе. И первый Ваш фильм как раз «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» Грамматикова. Кстати, не там ли Вы познакомились с Алексеем Рыбниковым – композитором, работавшим затем и над «Апокрифом»?
 
– Да, именно тогда я познакомился с Алексеем Львовичем. Я был несказанно счастлив, когда Грамматиков меня пригласил и я, конечно, согласился. Для меня это были боги. Роль должна была быть большой, но ее несколько «подрезали». Да и я грешен, все-таки первый курс… Во время учебы в ГИТИСе я жил в совершенно сумасшедшем ритме, успевая и сниматься, и работать в театре Маяковского. Поэтому некоторые эпизоды просто не были сняты.
 
– «Апокриф» формально не первый Ваш режиссерский опыт. Был ведь и другой дебют, в начале девяностых…
 
– В ГИТИСе я был зачислен в актерскую группу. Но дело в том, что я приходил и на все занятия по режиссуре у Захарова. Он, помню, все время удивлялся: «Ну а ты-то что тут делаешь?!» А мне было интересно. Актером я не очень хотел быть. Но после «Звезды и смерти…» пошли новые работы: «Еще одна ночь Шахерезады», «Ягуар»… К началу девяностых у меня было очень много предложений. В месяц могло быть 3-4 сценария, в основном от национальных киностудий. Мне предлагали играть молодых председателей колхозов, которые выращивают лозу, каких-то азербайджанских нефтяников… Постепенно я пришел к выводу, что с актерством надо завязывать. Мне стало ясно, что надо заниматься чем-то более серьезным. В этот период я познакомился с Юрием Арабовым. Пошел заниматься на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, а в девяностом году мне предложили попробовать свои силы на «Мосфильме». И вот здесь я снял полнометражный дебют по сценарию, который мы написали с Валерой Пугашкиным. Называется этот фильм «Уставшие». Причем так получилось, что меня запустили с трехчастевкой, а я сделал полнометражный фильм за те же деньги, которые были отпущены на этот опыт. И так как я все-таки сдал полный метр, то непонятно, то ли это короткометражный дебют, то ли полнометражный…
 
– Ну, в любом случае, для Вас это оказалось своего рода пробой пера.
 
– Да! Я ее сдавал, как сейчас помню, 31 декабря 90-го года. А в те времена, если какая-то картина задержится в производстве и перейдет на следующий год, премий лишалась вся студия. Поэтому я «Уставших» заканчивал «втихую» уже в следующем году. Потом случился путч, а картина была такая антикоммунистическая. В общем, дебют прозвучал. Меня стали разрывать на части разные кооперативные студии, продюсеры которых вытворяли порой такое! Кого-то из этих продюсеров потом застрелили, кого-то ранили, кто-то эмигрировал. Это был период «большого хапка» и таких людей было очень много. Сейчас появились настоящие продюсеры, которые начинали администраторами еще в советский период и прошли хорошую школу, но их, к сожалению, мало. И, в принципе, период «большого хапка» все равно продолжается. Уже после «Апокрифа» я запускал две картины и приобрел уникальный опыт. Когда мы осматривали места съемок в одной больнице, где по сценарию появляется беременная роженица, я обнаружил, что съемочной группе из 40 человек предстоит провести 6 дней в «туберкулезном бараке», то есть в  совершенно неприемлемых условиях. Главврач, оказывается, согласился нас пустить за то, что мы купим оргтехнику для больницы. Другая больница просила некоторого финансирования и продюсеры предпочли более дешевый вариант. Съемки продолжались уже без моего участия. А ведь такие вещи сейчас сплошь и рядом.
 
– Как к Вам попал сценарий «Апокрифа» и почему именно на него пал Ваш выбор?
 
– Я прочел его в 96-м году. «Апокриф» хотели снимать несколько наших крупных режиссеров, но затем поняли, что его невозможно перевести на язык кино, он слишком литературный для него. От сценария все отказались. Я очень обрадовался и уже тогда, в 96-м, сказал Юрию (Арабову – ред.), что хочу снимать только «Апокриф». Поэтому с 96-го года я занимался тем, что пытался пробить именно этот сценарий. К тому времени у меня было уже три кооперативных проекта, которые закончились ничем. Я понял, что пора перестать играть в эти игры и начать делать что-то действительно серьезное. С просьбой о финансировании пришлось обойти практически всех наших продюсеров, и все они отказали мне. По их словам, сценарий был абсолютно некоммерческим. Но ни с чем другим приходить в кино мне не хотелось.
 
– Почти десять лет поисков?
 
– Восемь. Сценарий дорабатывался, кое-что переписывалось. Эта картина полностью продумана. А вообще по длительности я переплюнул Германа с «Трудно быть богом». Он семь лет им занимается. Я «Апокрифом» – почти девять.
 
– «Золотая нимфа» в Монте-Карло была ожидаемой?
 
– Честно говоря, у меня была надежда, потому что это лучший сценарий, который я читал в своей жизни. Я считаю его уникальным. Был еще один приличный сценарий, «Остров», по которому сейчас снял фильм Лунгин. Так вот, это сценарии одного уровня. Может быть, я просто мало читал, может быть, я читал не то, но я считаю сценарий «Апокрифа» одним из лучших у Арабова. В Монте-Карло мы обошли такие картины, как «Остаться в живых», «Отчаянные домохозяйки», «Двадцать четыре часа», фильм BBC «Елизавета 1» и «Конец земли» о Наполеоне. Это картины с бюджетами по 60-70 миллионов. Мы в сто раз дешевле и, тем не менее, взяли главный приз. Уже после церемонии награждения, во время торжественного обеда, который давал принц Монако в нашу честь, меня подозвал председатель жюри. Он собрал передо мной все жюри фестиваля и сказал: «Вы знаете, это блестящая картина. За последние двадцать лет это первый фильм, за который члены жюри проголосовали единогласно. Мы хотели дать вам призы и за лучший сценарий, и за режиссуру, и за актерский ансамбль. Но вдруг поняли, что так отдадим вам все. Поэтому мы решили дать вам приз за «Лучший фильм». Вы, русские, очень сильно ошибаетесь, присылая фильмы, где вы пытаетесь играть на поле Голливуда – он делает это гораздо дольше и лучше вас. И вдруг мы видим картину, которая продолжает традиции Станиславского и Чехова! В этом вам нет равных в мире». Конечно, мне было это безумно приятно.
 
– У нас есть и другая картина о Чайковском, снятая на «Мосфильме». Вы оглядывались на  таланкинский фильм 69-го года?
 
– Нет. Это разные вещи. Я его видел, конечно. Этот фильм ведь довольно часто показывают. Смоктуновский там великолепен. Но у Таланкина классическое историко-биографическое кино, у нас – атмосферный фарс. И, если честно, я считаю, что и Леонов в «Чайковском», и Олешко в роли Алеши в «Апокрифе» не вполне исторически верны. Дело в том, что мне это было не важно. У меня вообще картина не о Чайковском, а о взаимоотношениях гения и простых маленьких людей. О пропорции той гениальности, которая заложена в его произведениях и о том, что в них появилось благодаря этим маленьким людям. Еще Марк Захаров на самом первом моем занятии по режиссуре в ГИТИСе сказал: «Ребята, если вы приходите в искусство, то должны четко понимать, что очень важно, какими людьми вы себя окружите. Я знавал очень талантливых людей, у которых были не те друзья, не те жены, не те мужья. И из таких талантов ничего не получалось. И знал тех, кто был не столь одарен, но рядом с ними были правильные соратники, жены, друзья, которые их «выталкивали», понимали и поддерживали». Тогда я не понял, что он имел в виду. И только после окончания института осознал, о чем именно вел речь Захаров на том первом занятии по режиссуре. И это, в принципе, определило дальнейшую жизнь.
 
– А кто из актеров претендовал на роль Чайковского?
 
– Да фактически все наши звезды претендовали. И все были шокированы, когда я утвердил на эту роль Андрея Савостьянова. Утвердил буквально в последний момент, после того, как прошли пробы практически всех наших звезд в возрасте от тридцати до пятидесяти. Андрюша пробовался на роль Мишки Молибога. Савостьянов мне очень понравился, но для роли юродивого он чересчур интеллигентен. Прошло время, и на роль Чайковского был утвержден Меньшиков. Я начал искать для него слугу, Алешку. И пригласил Савостьянова. Он отпробовался, причем очень прилично, но я видел, что он и Меньшиков вряд ли подойдут друг другу. Понимаете, Чайковский у меня – второстепенный персонаж, это сделано умышленно. Уже в первой сцене я даю подсказку критикам и думающим зрителям. Петра Ильича в ней просто нет. Только рука и голос. Скажу больше: когда выяснилось, что Меньшиков сниматься не будет, я и Юрий Арабов всерьез прорабатывали новую концепцию картины, по которой Чайковского в ней вообще видно не будет. Только легкий намек через руку, голос… Позже мы от этого отказались и я оставил указание на второстепенность Чайковского только в первой сцене. А потом решил вызвать Андрюшу. Я объясню, почему меня не устроили другие актеры. Гениальные вещи можно творить, только будучи очень светлым и наивным человеком. Гении – это незащищенные, остающиеся детьми люди. И у Чайковского должны были быть наивные детские глаза. Но во время общих проб я видел только «взрослые», порочные глаза. У Чайковского не могло быть порочных глаз! Единственный актер, у которого они были чистые и детские – это Савостьянов. Я обратил на это внимание еще во время его проб на роль Алеши. Эти его небесно-голубые глаза определили судьбу роли Чайковского.
 
– Вас часто обвиняли в искажении образа Чайковского?
 
– Донимали, конечно. Сразу после премьеры была очень ругательная статья, кажется, в «Российской газете». Там нас раздолбали, но настолько смешно, что я не уверен, стоит ли вообще на нее реагировать.
 
– Другие издания пишут, что Вы продолжаете традиции МХАТа и Михалкова. Можно ли сказать, что Вы испытываете какие-то амбиции по этому поводу?
 
– А я это говорил сам. Тут был эксперимент: мы показали Чайковского не седовласым дедушкой, а очень молодым, что у нас не принято. Хотя, если следовать исторической правде, он всегда выглядел старше своих лет. Мы умышленно показали его молодым, потому что любой автор в первую очередь делает кино не о ком-то, а о себе. Этому учили меня мои педагоги. Картину мы делали для очень умного и думающего зрителя, который знаком с биографией Чайковского. Потому картина дотошна и исторически абсолютно точна. Там есть вещи, которые сможет оценить только тот человек, который хорошо разбирается в материале. Но ужас в том, что прошло всего каких-то 150 лет, а мы ничего не знаем о Чайковском. И когда говоришь, что он никогда не встречался со своей покровительницей фон Мекк, люди поражаются: «Как?!». А это были отношения исключительно по переписке. Или, например, почему так построены отношения с женой? Ведь Милюкова написала Чайковскому письмо с просьбой о встрече именно в тот момент, когда друзья и окружение донимали его расспросами о женитьбе. И вот он встречается с Милюковой, видит ее и влюбляется. Он уговаривает ее выйти замуж, но брак не складывается: Чайковский понимает, что не может быть мужем. А Милюкова хотела обычных плотских отношений, хотела быть женщиной и матерью. И ведь Чайковский, поняв, что ничего этого дать ей не сможет, пошел топиться! Это достаточно известный факт, но, на наше счастье, его все-таки вытащили тогда из воды. Позже эта женщина нашла себе мужчину и родила от него троих детей. Всем им Чайковский дал свою фамилию и содержал до конца своих дней. Но ведь все это надо знать для того, чтобы понять, отчего и как выстраиваются именно такие отношения героев в картине! Даже отношения с племянниками – ведь все они закончили очень трагично, стали наркоманами «благодаря» наследственной болезни. Помните, у Александры Ильиничны, сестры Чайковского, бок болит… В общем, там есть масса вещей, сделанных с расчетом на то, что зритель это знает. И вот тут мы столкнулись со стеной. Есть люди, которые говорят, что эта картина слишком заумная. Лично мне она кажется простой. Ее лучше посмотреть не один раз – именно поэтому для меня так важен DVD-релиз. «Апокриф» построен практически бессюжетно, в нем главное – атмосфера. Это не какой-то модный блокбастер, о котором через десять лет никто не вспомнит. Вот чеховские пьесы, например, те живут долго. В сценариях Арабова, если вы обратите внимание, есть стилизации совершенно под Чехова. А эпизод, в котором Николай Давыдов (Филозов – ред.) приходит просить прощения у своего брата (Феклистов – ред.), является фактически эрзацем. Или есть вещи просто хармсовские: «Петр Ильич не человек, а птица»… Зритель, хорошо знающий культуру, будет это узнавать. И в этом смысле, я надеюсь, мы продолжатели того, что делал МХАТ, а затем, совершенно блестяще – Михалков.
 
– А что дальше у режиссера Аль-Хадада?
 
– Ну, я уже озвучил историю с “туберкулезными бараками”. Предложений, на самом деле, очень много. Только за последний год их было двенадцать.
 
– Это награды на их число так повлияли?
 
– Нет, на это никак не повлияли. На самом деле количество призов немного отражается на сумме гонорара. То есть с каждой наградой он немного увеличивается. Но вообще проблема кинематографа в том, что нет драматургии, к сожалению.
 
– Нет сценариев? А будут появляться, как Вы считаете? Может быть, у Вас уже есть что-то на примете?
 
– Не знаю. Но очень на это надеюсь. А сейчас из двенадцати предложений шесть я сразу отмел. Я жду. Но на самом деле у нас с Юрой (Арабовым – ред.) есть сценарий. Это будет совершенно другая стилистика, абсолютно другая история. И, наверное, она опять-таки не очень коммерческая. Очень надеюсь, что Госкино нам поможет. Когда я искал финансирование для «Апокрифа», продюсеры соглашались запустить сценарий в производство при условии, что все будет основано на теме секса: так значительно легче делать рекламный прокат такой картины. Но я глубоко убежден, что ничто не измеряется деньгами. Может быть, это моя беда, что я так думаю, потому что я категорически отказывался и в результате никто, кроме Министерства культуры и Госкино денег нам не дал. И огромное им спасибо, что они поверили, что сегодня можно сделать интересную картину о Чайковском.
 
 
DVD-релиз, столь важный для режиссера, состоялся. Но, как и предполагали продюсеры картины, судьба ее складывается нелегко. В свое время фестиваль в Монте-Карло, главную премию которого получил «Апокриф» Аль-Хадада, стал прообразом для российского телевизионного конкурса «Тэфи». Но отечественные телеканалы не спешат связываться пусть с признанным, но «нерейтинговым», по их выражению, фильмом. «Мое время далеко еще впереди», – пророчески сказал о себе герой Савостьянова. Нам остается только надеяться, что картину, получившую высшую телевизионную награду, зрители смогут увидеть не только на DVD, но и в телеэфире.

Елена Шатрар